Имя лютоволка

[grrmartin]

Автор: emerald
Бета: belana
Размер: ~3500 слов
Краткое содержание: статья о способах самоидентификации в мире ПЛиО
Примечание: содержит спойлеры к "Танцу с драконами". Написано на ФБ-2013 за команду fandom PLIO-2013.

К каждой из книг, входящих в серию «Песнь льда и пламени», прилагается длинный многостраничный перечень персонажей, многие из которых едва упоминаются в саге и не играют в ней никакой роли. Может показаться, что автор, подобно Адсону из «Имени розы», просто считает, что всего на свете привлекательнее перечень в своей неизъяснимой наглядности. Однако эти списки предназначены не только для того, чтобы доставлять бесконечное развлечение фанатам. Герои саги проходят через бесчисленное множество испытаний, они теряют и вновь обретают собственное «я», и большую роль в этом процессе играют имена. Имя можно потерять, получить, скрыть, назвать, обрести, им можно гордиться, его можно стыдиться, в нем можно найти опору и надежду. Об именах мы и поговорим.

Джордж Мартин, разумеется, не выдумал антропонимические и геральдические законы, по которым созданы личные имена, фамилии и гербы в его мире. Он в большой степени скопировал средневековую европейскую (точнее — английскую) систему. Но если мы сравним оригинал и копию, то увидим, что почти в каждом пункте Мартин произвел заметные упрощения.

Прежде всего, в его мире нет титулов. Замком может владеть лорд или рыцарь, они являются вассалами Великого дома, над которым стоит король, — и это все. В Вестеросе нет баронов, маркизов, графов или герцогов. Ни один вестеросский рыцарь не может начать свою жизнь графом, получить от короля маркизат в награду за верную службу, стать бароном по праву женитьбы и, наконец, унаследовать герцогский титул.

Затем, один знатный род Вестероса владеет одним замком и одним участком земли, привязанным к этому замку. Никто не может, как Генрих II Плантагенет, одновременно называться герцогом Нормандии, графом Анжу, Тура и Мэна, герцогом Аквитании и королем Англии.

Кроме того, в Вестеросе нет культа святых, поэтому не существует обычая давать детям двойные или тройные личные имена.

И наконец, было бы неверно утверждать, что Мартин упростил европейскую геральдику, но описания гербов в его книгах явно коррелируют с теми, что бытовали до крестовых походов: на его гербах нет наметов, наверший, корон и геральдических зверей по бокам.

В каком-то смысле все эти упрощения носят чисто утилитарный смысл: читатели просто утонули бы в и без того сложной политической системе Вестероса, если бы им пришлось, к примеру, мириться с тем, что граф Летнего Замка, герцог Драконьего Камня и наследник Железного Трона — это один человек, и они вовсе растерялись бы, если бы в течение саги эти титулы трижды перешли по наследству.

Однако в результате этой хирургической операции по отрезанию всего лишнего мы имеем персонажей, у которых одно личное имя, которые принадлежат к одному знатному дому (двум, если речь идет о замужней женщине), родились и провели молодость в одном замке и могут описать свой герб двумя-тремя словами. Именно это позволяет Мартину создать многоступенчатую символическую систему, о которой и пойдет речь в настоящем исследовании.

Для начала, следует сказать о том, что в Семи Королевствах почти ни у кого нет фамилий в привычном для нас понимании этого слова, а иногда — и буквально. Существует тонкая прослойка людей, обладающих фамилиями (Янос Слинт, Донал Нойе, Джейн Хеддль), это обычно профессионалы (Нойе — кузнец, Слинт — бывший мясник) или люди состоятельные (Джейн Хеддль владеет гостиницей), но их мало, у большинства же представителей простонародья фамилий нет. Какая фамилия у Бронна? Шаи? Пипа? Гренна? Или, возможно, это все фамилии — но тогда как же их зовут? Люди из народа обходятся одним только именем, которое служит для их идентификации и больше ни для чего. Иногда к имени может прибавляться прозвище, но об этом мы поговорим отдельно.

Если же мы обратимся к знатным родам, то увидим, что Старк, Ланнистер, Тиррел, Мартелл — это все не фамилии, а названия домов. «Эддард Старк» — это такое же сокращение, как и «Нед Старк», полное имя будет звучать как «Эддард из дома Старк». Под «домом» здесь, разумеется, понимается не строение, а род, однако не только он: в Вестеросе, в отличие от средневековой Европы, феодальные владения не совпадают с территорией, имеющей какое-то конкретное название, вместо этого они привязаны к замку феодала. К примеру, Русе Болтон является лордом Дредфорда — разумеется, это не означает, что он владеет только той землей, на которой стоит его замок, но его владения нельзя определить иначе чем «земли лорда Болтона» или «Дредфорд», у них нет самостоятельного географического наименования. Исключение из этого правила составляют только сами Семь Королевств — Север, Западные Земли, Долина Аррена и так далее. Однако сердцем каждого из этих королевств все равно является замок. Неслучайно каждый раз, когда Высокий дом лишается своих земель, центр этих земель переносится в другой замок: в Харренхолл вместо Риверрана, в Дредфорд вместо Винтерфелла. Каждый раз у этого решения есть сугубо прагматический смысл, но вместе с этим оно имеет и символическое значение.

Это тем более важно потому, что каждому знатному роду, включая королевский, принадлежит только один замок. Разумеется, в Вестеросе существуют укрепления помимо тех, в которых живут феодалы, однако эти крепости и донжоны не имеют индивидуального характера. Кому принадлежит Ров Кейлин? Возможно, Старкам, но, точнее — Северу вообще. Кому принадлежал замок Клиганов до того, как лорд Титус Ланнистер подарил его первому Клигану? Ланнистерам, но они не определяли себя как владельцев этого донжона. Только получив связь с родом Клиганов, этот замок обрел индивидуальное бытие.

Ибо именно в этом состоит основная связь замка и рода — они взаимно определяют себя. Винтерфелл — это замок, принадлежащий роду Старк, Старки — это род, владеющий Винтерфеллом. Фраза «В Винтерфелле всегда должен быть Старк» в равной степени указывает на то, что важно для благополучия строения и выживания рода. Это сакральная, мистическая связь, разрыв которой воспринимается как почти хтоническая катастрофа. Каждый раз, когда мы видим новый род, заселившийся в опустевший замок (Лансель и Амерей в Дарри, Болтоны в Винтерфелле), мы видим самозванцев, которых, кажется, отвергают сами стены. Замок Харренхолл, принадлежавший нескольким домам — гиблое место, приносящее несчастье каждому своему владельцу.

Таким образом, каждый человек, принадлежащий к какому-то либо из домов Вестероса, принадлежит одновременно и замку, и этот замок неразрывно связан с его личностью, его идентичностью.

Эта глубокая связь человека и места проявляется, например, в имени жены Дорана Мартелла. Разумеется, у нее есть какая-то собственная фамилия (двухчастные имена жителей Вольных Городов, скорее всего, представляют собой имя и фамилию в нашем привычном понимании). Однако в обиходе Вестероса она всегда именуется Мелларио из Норвоса, словно ее, как венецианку Катерину Корнаро, провозгласили дочерью самого города.

Однако индивидуальность домов Вестероса не исчерпывается замками. Существует еще нечто более личное — родовая внешность.

Разумеется, семейное сходство — вещь вполне реальная, как и особенная внешность какого-нибудь благородного семейства (в последнем может убедиться любой, кто посмотрит на несколько портретов династии Габсбург). Однако в мире Мартина каждый дом обладает собственными, индивидуальными чертами внешности, перечисленными даже в родословной книге. У всех Ланнистеров золотые волосы и зеленые глаза, все Баратеоны — синеглазые брюнеты, у всех Фреев острые подбородки, все известные нам Клиганы — огромного роста. Именно поэтому, кстати, способ, которым Бриенна ищет Сансу, совсем не так глуп, как может показаться читателю. С нашей точки зрения, «тринадцатилетняя рыжеволосая и синеглазая девочка» — это крайне общее и неконкретное описание, применимое в неопределенному множеству девочек. С точки зрения мира Мартина, Бриенна описывает индивидуальный объект, обладающий характеристиками, которые могут быть присущи только ему одному. Среди благородных домов рыжеволосы и синеглазы только Талли, поэтому тринадцатилетняя девочка с такой внешностью может быть только дочерью Неда Старка и Кейтилин Талли.

В каком-то смысле, любой представитель дома Вестероса носит свой герб у себя на лице. В практическом смысле доказательство незаконнорожденности Джоффри смехотворно, ибо основано на его сходстве с собственной матерью. В сакральном смысле — Джоффри не является истинным Баратеоном, потому что не выглядит так, как должен выглядеть истинный Баратеон.

(Конечно, Мартин не был бы Мартином, если бы время от времени не глумился над этой геральдической физиогномикой. Так, уникальная внешность Таргариенов, как выясняется, присуща очень многим жителям Лиса — города, известного своими проститутками.)

Таким образом, личные характеристики перестают быть таковыми и становятся характеристиками родовыми. «Я родился и вырос там-то и выгляжу так-то, потому что я принадлежу к такой-то семье». Это утверждение можно перевернуть — «я родился и вырос в этом замке, я выгляжу так — следовательно, я принадлежу к этой семье». Но есть случаи, когда формальная логика не работает — как вы догадались, речь идет о бастардах.

Бастарды — единственные представители простонародья, обладающие ясной, законодательно закрепленной фамилией. Но, с другой стороны, можем ли мы признать фамилией нечто, сообщающее о своем носителе только две вещи: он родился в определенном регионе Вестероса и его родители не были женаты? Разумеется, нет. Бастарды как бы выделены в особую, гигантскую семью, им словно предлагается считать братьями и сестрами друг друга, однако это не так. Рамси Сноу и Джон Сноу — не братья и не родственники, и они не готовы считать себя таковыми. В культуре Вестероса бастардам принято приписывать отрицательные качества, но если вдуматься, то какими могут быть люди, которым отказано в праве иметь собственную идентичность?

Когда речь идет о бастардах знатных лордов, этот разрыв между общим и индивидуальным становится еще острее. Джон выглядит как Старк, он вырос в замке Старков, но ему запрещено считать себя Старком, вместо этого само его имя указывает на его принадлежность к автономной массе людей, с которыми у него нет ничего общего. С другой стороны, Тирион имеет полное и законное право считать себя Ланнистером, однако его внешность не имеет ничего общего с той, которую положено иметь истинному Ланнистеру, и на этом основании Тириона отвергает собственный отец.

Помимо замка и внешних черт у знатных родов Вестероса есть еще один способ идентификации — это герб, точнее, животное, изображенное на этом гербе. И если мы пристально посмотрим на то, как воспринимается это животное, то увидим, как граница между геральдическим зверем и зверем тотемным размывается до полного исчезновения.

Прежде всего, следует отметить, что герои Мартина — это не первобытные люди, и никто из них не считает себя или кого-то другого зверем с герба в буквальном смысле. Таграриены, прямо называющие себя драконами, — Эйерион и Визерис — это тщеславные, психически неустойчивые люди, погибающие от того самого огня, владыками которого они себя считали. В большинстве случаев Старков называют лютоволками (или просто волками), Ланнистеров — львами, а Тиррелов — розами только в качестве метонимии.

(Исключение тут составляет только мистическая связь детей Неда Старка с их лютоволками, но большинство окружающих, включая до какого-то момента самих Старков, считают эту реально существующую связь символической — это доказательство того, как далеко описываемое общество ушло от магического мышления. С другой стороны, на Красной Свадьбе Фреи погружаются в самые темные глубины мифологического сознания, соединяя убийство человека и убийство волка, а в дальнейшем рационализируют это ложью о том, что Робб Старк перед смертью обернулся волком.)

Однако то, как представители знатных родов Семи Королевств говорят о своих геральдических зверях, выходит за рамки простого риторического приема. Когда Тайвин Ланнистер говорит: «Лев не заботится о мнении овец», он, в сущности, всего-навсего произносит трюизм, ничем не отличающийся от «Волга впадает в Каспийское море». Но в этом высказывании есть второй слой: «Я — лев, следовательно, поведение, характерное для льва, для меня также допустимо и даже является обязательным». Тут в сжатом виде излагается кодекс поведения семьи, но источником этого кодекса является связь со зверем на гербе. Тайвин не считает себя реальным львом, плотоядным животным с гривой, зубами и когтями, но он, безусловно, воспринимает себя как льва символического.

Когда Сандор Клиган говорит Сансе: «Пес умрет за тебя, но не солжет тебе, и всегда будет смотреть тебе в глаза» — он описывает реально существующее животное с известными повадками. Однако одновременно он говорит о себе, о том, чего можно ждать от него самого, о том, какое поведение он считает для себя правильным, и, говоря об этом, он использует в качестве метафоры животное со своего герба — собаку. Клиган, конечно, не считает себя псом в буквальном смысле, но его прозвище, его внешний вид (шлем в виде собачьей головы), словарь, который он использует для описания своих эмоций — все свидетельствует о стремлении слиться с платоновской идеей собаки, неким небесным или геральдическим образцом.

Более того, образ родового животного и сопутствующих ему характеристик может вызываться в сознании того, кому необходимо проявить именно эти характеристики. Санса Старк менее всего похожа на волчицу, однако в тот момент, когда она хочет оказать сопротивление, она думает: «Волки не преклоняют колени». Образ геральдического зверя вызывает целый комплекс представлений о том, как должен вести себя член семьи, символом которой является этот зверь, и в каком-то смысле порождает желаемое поведение.

Но таким образом даже особенности психики, характера, представления о добре и зле — все уходит из области индивидуального в область родового. В идеале, все Старки, все Ланнистеры, все Таргариены не только выглядят схоже, но и ведут себя одинаково, и источником этого поведения является не их личная склонность, но животное на их гербе.

Что же остается представителю благородного дома Вестероса для того, чтобы утвердить свою идентичность, выделить свое «я» из общей массы «мы»? Может показаться, что для этой цели служит личное имя. Имя индивидуально, более того, в культуре Вестероса существует понятие «день наречения», но не существует «дня рождения». Отсчет возраста начинается с того дня, когда человек получает имя, именно после этого он считается в полном смысле родившимся. Но и с личными именами все непросто.

Прежде всего, имена тоже бывают родовыми. Кто такой, к примеру, Брандон Старк? Возможно, это Бран-Строитель, архитектор Штормового Предела и строитель Стены. Может быть, это Брандон Мореплаватель или Брандон Факельщик. Или, не исключено, речь идет о старшем брате Неда, погибшем в Красном Замке. И, наконец, этим именем мы можем называть мальчика, который любил карабкаться по стенам Винтерфелла. Неслучайно Брана называют сокращенным, а не полным именем — это попытка обособить его, выделить из общего родового моря.

С другой стороны, имена Робба Старка и Робина Аррена, не связанные так сильно с семейной историей, тоже не являются в полной мере личными, потому что изначально принадлежат Роберту Баратеону. Сыновья Неда и Джона Аррена названы в честь короля, и их имена из личных преображаются в родовые, отражая историю рода, а не их собственную. Неслучайно после смерти Тайвина представители знатных родов семи Королевств обращаются к Серсее за позволением назвать своих сыновей Тайвинами. С точки зрения здравого смысла, у Ланнистеров не может быть монополии на имя «Тайвин», однако, называя так своего ребенка, тот или иной род приобретает право на демонстрацию своей связи с могущественными Ланнистерами. Сам род, не ребенок лично — его имя представляет собой такую же родовую характеристику, как цвет его глаз или волос.

В завершение, посмотрим на имена детей, внуков и правнуков плодовитого лорда Фрея. Помимо анекдотических Рейегара Фрея или Серсеи Фрей, мы увидим там с десяток Уолдеров и Уолд. Может ли такое имя считаться индивидуальным? Очевидно, нет, наоборот, оно размывает личность своего владельца, заставляя его сливаться с толпой таких же анонимных Фреев, так что требуется дополнительное прозвище, чтобы отличить Толстую Уолду от Светлой, а Большого Уолдера от Маленького.

И, наконец, мы нашли то слово, которое действительно может считаться личным, индивидуальным именем жителя Семи Королевств. Это прозвище.

Прозвище уникально: в пространстве мира Мартина существуют тезки и однофамильцы, несколько Уиллов и Пейтов, около сотни Фреев, но только один Бес, только один Пес, только один Цареубийца.

Прозвище напрямую связано со своим владельцем: оно либо указывает на присущие ему свойства, либо дается после какого-то примечательного поступка.

Наконец, прозвище демократично: так, могущественный король может именоваться Недостойным. Рыцарь Цветов — сын грандлорда, а Том из Семи Ручьев — бродячий бард, один принадлежит к знатному роду, а другому не полагается фамилии, но прозвища есть у обоих.

Прозвище может быть почти официальной частью имени: к примеру, Дейенерис использует свое прозвище «Бурерожденная» в составе полного королевского титула.

Таким образом, именно прозвище, казалось бы, представляет собой истинное имя жителя Семи Королевств. Однако проблема с любым прозвищем состоит в том, что оно, в отличие от имени или фамилии, является значимым. Да, действительно, слово «Цареубийца» всегда означает Джейме Ланнистера и только его одного, но при этом это слово описывает только один поступок Джейме. Обозначая Джейме как Цареубийцу, мы невольно сводим все богатство его характера и биографии исключительно к убийству Эйериса. Неслучайно он говорит Бриенне, что его зовут не Цареубийца, но Джейме: это не столько попытка отвертеться от позорного прозвища, сколько желание вырваться из прокрустова ложа навязанного имени.

Более того, если мы поверим в гипотезу о том, что Сандор Клиган жив, то перед нами возникнет тревожная картина самостоятельного бытования прозвища. Когда Старший Брат говорит: «Пес мертв», он хочет сказать, что все отрицательные качества, присущие человеку, наделенному этим прозвищем, исчезли, и доказательством этого служит символическое погребение «Пса» на берегу Трезубца. Сложно сказать, насколько оправдан оптимизм Старшего Брата в отношении моральных качеств Клигана. Однако мы можем наблюдать за тем, как прозвище присоединяется к внешнему признаку (шлему в виде собачьей головы) и начинает грабить и убивать. Разумеется, это не сам Пес, а Рорж в его шлеме сжег Солеварни, но, взяв этот шлем с могилы, Рорж как бы облекается чужой личностью и одновременно делает ее гораздо более жестокой и зловещей. Неслучайно Торос из Мира не хочет, чтобы Лем Лимонный Плащ брал себе шлем Пса: к шлему привязано прозвище, к прозвищу привязана репутация, и этот злобный фантом способен поглотить личность неосторожного человека.

Существует еще один интересный вид прозвищ — клички животных. Интересны они потому, что выполняют двойную функцию: они описывают нрав животного и одновременно — определяют характер человека, давшего кличку. Кроткого лютоволка Сансы зовут Леди, а отважного лютоволка Арьи — Нимерия, в честь знаменитой воительницы, но можно легко догадаться, что девочки выбирали эти имена исходя не из характеров своих питомцев, а из собственных представлений о прекрасном. Злобного черного коня, принадлежащего Сандору Клигану, зовут Неведомый, в честь бога смерти, и это в равной степени говорит нам о нраве жеребца и о характере хозяина. И, конечно, невозможно не любить Томмена, назвавшего своих котят сир Царапка, Леди Усик и Носочек.

Учитывая все вышеперечисленное, давайте посмотрим на известные нам попытки манипуляций с чужой индивидуальностью.

Самый яркий случай — это, конечно, Теон. Он изначально лишен одного из основных составляющих личности — собственного дома. На Севере он заложник, чужак с Железных Островов, но после возвращения домой выясняется, что и там он пришлый, что он воспитан в чуждых обычаях и что его законное место, место наследника, оккупировано Ашей. Формально Теон занимает очень высокое место в иерархической структуре общества, фактически он не ощущает своей принадлежности ничему. Все его действия в «Битве королей» направлены на то, чтобы слиться с культурой Железных островов и одновременно утвердить свою самость, свою уникальность. В жертву этому образу «настоящего железнорожденного, наследника Бейлона» приносятся дружба, верность, детские воспоминания, моральные принципы и одна жизнь за другой. Теон выпускает из-под земли (из подземелий Винтерфелла) страшное чудовище — Рамси — и закономерно отдается ему во власть.

Рамси отнимает у него имя и дает взамен новое прозвище — Вонючка, не только оскорбительное, но еще и чужое, некогда принадлежавшее другому человеку. Рамси отнимает у него умения (нельзя стрелять из лука с ампутированными пальцами), сексуальную полноценность и пытками до неузнавания изменяет его внешность. Рамси полностью завладевает его волей. Теон, личность Теона, казалось бы, перестает существовать. Однако Вонючка отказывается подчиняться своему господину, бежит от него и заново обретает собственное имя, обретает новую собственную индивидуальность после полной потери себя.

Арья, с одной стороны, полностью совпадает с представлениями о том, каким должен быть истинный Старк, — она единственная из законных детей Неда похожа на него, у нее непокорный характер Лианы; с другой стороны, ее индивидуальность вступает в противоречие с тем, какой ее хочет видеть собственная семья. Неслучайно Санса спрашивает, не бастард ли Арья — даже ее «правильная» Старковская внешность не дает ей безусловного принятия.

Арья начинает становиться «не-собой» в сугубо прагматических целях: она скрывается от врагов своего отца. Ее собственная личность, ее собственная идентичность являются для нее смертельно опасными, чтобы выжить, она должна умереть как Арья Старк. Йорен отрезает ей волосы: помимо общекультурного символизма (это происходит сразу после того, как умирает ее отец, и перед тем, как она переходит во взрослую жизнь) этот жест несет на себе печать специфического мартиновского мира (мы помним, что цвет волос является элементом самоидентификации). Она сама называется чужими именами, причем к каждому имени прилагается новая биография, характер и иногда даже другой пол. И наконец, она попадает в Храм Черного и Белого, где от нее требуют стать Никем, отказаться от моральных оценок, от собственного прошлого, надеть чужое лицо. Тем не менее, она остается Арьей Старк. Своеобразным «якорем» для ее индивидуальности становится Игла — меч, подаренный Джоном, символ дома, в который она надеется когда-нибудь вернуться.

Отношения Сансы с собственной личностью в начале саги примерно таковы же, как ее отношения с реальностью: она воспринимает окружающий ее мир через призму баллад и рыцарских романов, люди в нем заключены в сверкающие оболочки, за которыми Санса не видит характеров. В ее мире действуют Благородные Рыцари, Ужасные Злодеи, Прекрасный Принц и прочие двухмерные персонажи. Собственный идеальный образ Истинной Леди одновременно скрывает ее (в том числе от собственного взгляда) и держит в плену.

Став заложницей Ланнистеров, Санса окончательно превращается в символ, в способ давления на Робба, а в дальнейшем — в ключ к Северу. Ей многократно демонстрируют, что она сама, ее уникальная личность, не имеет никакой ценности, важна только ее принадлежность к Старкам. Однако одновременно с этим Санса получает прозвище: не слишком почетное (называя ее «Птичкой», Пес имеет в виду что-то вроде волнистого попугайчика), но, тем не менее, уникальное, принадлежащее только ей и отражающее свойства ее характера. Затем Петир создает для нее новую личность — Алейну Стоун. Санса получает другое имя, другую внешность (перекрашивает волосы) и другую семью — Петир называет себя ее отцом. Ее способность приспосабливаться к обстоятельствам такова, что она уже практически готова признать себя Алейной, и даже обнаруживает в себе черты характера, свойственные, как ей кажется, девушке-бастарду. Однако Петир создал Алейну Стоун не в качестве нового лица, а в качестве маски — он называет «Алейну» своей дочерью, но целует ее совсем не по-отечески, он называет ее бастардом, но планирует для нее брак, после которого она сможет вернуть наследство Старков. Сама она к финалу «Танца с драконами» уже начинает страдать от раздвоения личности, воспринимая «Алейну» и «Сансу» как двух автономных людей. Ее «якорем», позволяющим удержать собственную личность, становится воспоминание о поцелуе Пса — и о характере Сансы много говорит тот факт, что это вымышленный поцелуй.

Какой же вывод можно сделать из вышеизложенного? Пожалуй, следующий: отобрав у героя составляющие его личности (дом, имя, внешность), можно отнять и саму личность, этот процесс может представляться наказанием, воспитанием или даже защитой интересов героя, но в конечном итоге всегда направлен против него, потеря личности представляется частью процесса инициации, той самой символической смертью, после которой герой должен воскреснуть и обрести свое истинное имя — читай, обрести себя.

Обзорам:

[L]emerald[/L] <a href="http://grrmartin.diary.ru/p192840338.htm">выкладывает</a> аналитическую статью.